Упрощенная HTML-версия
«Родовая Земля»
№ 6 (179), июнь 2019 г.
26 • слово
ил-был в Архангель-
ске старичок с до-
бродушным лицом
и громадными ви-
слыми усами —
этакая местная достопримеча-
тельность, знакомая и взрослым,
и детям, и уличным собакам, и да-
же чайкам. От его облика веяло
чем-то стародавним и сказоч-
ным. Он и был настоящим сказоч-
ником, только сказки его лучше не
читать, а слушать, чтобы по-
чувствовать самобытность ока-
ющего поморского говора. Звали
этого кудесника и городского лю-
бимца Степаном Григорьевичем
Писаховым.
—Чтя память безвестных се-
верных сказителей, моих сороди-
чей и земляков, я свои сказки веду
от имени Сени Малины, — гово-
рил Степан Григорьевич.
Хорошо дружить с ветром, хо-
рошо и с дождём дружбу вести.
Раз вот я работал на огороде,
это было перед утром. Солнышко
чуть спорыдало.
В ту же минуту высоко в небе
что-то запело переливчато. При-
слушался. Песня звонче птичьей.
Песня ближе, громче, а это дож
жик урожайной мне «здравствуй!»
кричит.
Я дожжику во встрету руки
раскинул и своё слово сказал:
— Любимой дружок, сегодня
я никаку деревянность в рост пу-
скать не буду, а сам расти хочу.
Дожжик не стал по сторонам
разливаться, а весь — на меня. И
не то что брызгал аль обдавал, а
всего меня обнял, пригладил, буд-
то в обнову одел. Я от ласки такой
весь согрелся внутрях, а сверху в
прохладной свежести себя чувст-
вую.
Стал я на огороде с краю, да у
дорожного краю, да босыми но-
гами в мягку землю! Чую: в рост
пошёл! Ноги — корнями, руки —
ветвями. Вверх не очень подда-
юсь: что за охота с колокольней
ростом гоняться!
Стою, силу набираю да при-
думываю, чем расти, чем цвести?
Ежели малиной, дак этого от мое-
го имени по всей округе много.
Придумал стать яблоней. За-
думано — сделано. На мне ветви
кружевятся, листики развёртыва-
ются. Я плечами повёл и зацвёл.
Цветом яблонным весь покрылся.
Я подбоченился, а на мне ябло-
ки спеют, наливаются, румянятся.
От цвету яблонного, от спелых
яблоков на всю деревню зарозо-
вело и яблочной дух разнёсся.
Моя жона перва увидала ябло-
ню на огороде, это меня-то! За
цветушшей, зреюшшей нарядно-
стью меня не приметила. Рот рас-
творила, крик распустила:
— И где это Малина запропа-
стился? Как его надо, так его не-
ту! У нас тут заместо репы да горо-
ху на огороде яблоня стоит! Да как
на это полицейско начальство по-
глядит?
Моя жона словами кричит сер-
дито, а личиком улыбается. И я ей
улыбку сделал, да по-своему. Вет-
ками чуть тряхнул и вырядил жо-
ну в невиданну обнову. Платье из
зелёных листиков, оподолье цве-
том густо усыпано, а по оплечью
спелы яблоки румянятся.
Моя баба приосанилась, свои
телеса в стройность привела. На
месте повернулась павой, по де-
ревне поплыла лебедью.
Вся деревня просто ахнула.
Парни гармони растянули, песню
грянули:
Во деревне нашей
Цветик яблоня цветёт,
Цветик яблоня
По улице идёт!
Круг моей жоны хоровод спле-
ли. Жона в полном удовольствии:
цветами дорогу устилат, яблока-
ми всех одариват. Ноженькой при-
топнула и запела:
Уж вы, жоночки-подруженьки,
Сватьи, кумушки,
Уж вы, девушки-голубушки,
Время даром не ведите,
К моему огороду вы подите.
Там на огородном краю,
У дорожного краю
Растёт-цветёт ново дерево,
Ново дерево — нова яблоня.
Перед яблоней той станьте
улыбаючись,
Оденет вас яблоня и цветом и
яблоками.
Тако званье два раза сказы-
вать не надо. Ко мне девки и бабы
идут, улыбаются, да так хорошо,
что тёплой день ишшо больше по-
теплел. Всё, что росло, что зелене-
ло кое-как, тут в скорой в полной
рост пошло. Дерева вызнялись,
кусты расширились, травки на ра-
достях больше ростом стали, и где
было по цветочку на веточке, ста-
ло по букету. Вся деревня стала са-
дом, дома как на именинах сидят и
будто их свеже выкрасили.
Девки, жонки на меня дивуют-
ся да поахивают.
Коли что людям на пользу, мне
того не жалко. Я всех девок и баб-
молодух одел яблонями. За ними
и старухи: котора выступками ко-
жаными ширкат, котора шлёпан-
цами матерчатыми шлёпат, кото-
ра палкой выстукиват. А тоже ста-
ры кости расправили, на меня гля-
дя, улыбаются.
И от старух весело, коли стару-
хи веселы. Я и старух обрядил цве-
тами и яблоками.
Старухи помолодели, зарумя-
нились. Старики увидали — толь-
ко крякнули, бороды расправили,
волосы пригладили, себя одёрну-
ли, козырем пошли за старухами.
Наша Уйма вся в зеленях, вся
в цветах, а по улице — фруктовый
хоровод.
От нас яблочно благораство-
рение во все стороны понеслось и
до городу дошло.
Чиновники носами повели, за-
вынюхивали:
— Приятственно пахнет, а не
жареным. Не разобрать, много ли
можно доходу взять?
К нам в Уйму саранчой приска-
кали. Высмотрели, вынюхали. И на
своём чиновничьем важном со-
брании так порешили:
— В деревне воздух приятней,
жить легче, на том месте большо
согласье, а посему всему обска-
занному — перенести город в де-
ревню, а деревню перебросить на
городско место.
Ведь так и сделали бы! Чинов-
никам было — чем дичей, тем
ловчей. Остановка вышла из-за
купцов: им тяжело было свои ту-
ши с места подымать.
У чиновников были чины да
печати: припечатывать, опечаты-
вать, запечатывать. У купцов были
капиталы и больши места в горо-
де —места с лавками, с лабазами.
Купцы пузами в прилавки упёр-
лись, из утроб своих как в трубы
затрубили:
— Не хотим с места шевелить
себя. Мы деревню и отсюда хоро-
шо обирам. Мы отступного дать
не отступимся. А что касательно
хорошего духу в деревне, то коли
его в город нельзя перевезти —
надо извести.
Чиновникам без купцов не
житьё, а нас, мужиков, они и ближ-
них, и дальнодеревенских грабить
доставили.
Чиновницы, полицейшшицы
тоже запах яблонной услыхали:
— Ах, как приятны духи! Ах,
надобно нам такими духами нама-
заться.
К нам барыни-чиновницы, по-
лицейшшицы, которы на извош
шике, которы пешком заявились.
Увидали наших девок, жонок —
у всех ведь оподолье в цветах,
оплечье во спелых яблоках. Бары-
ни от зависти, от злости позелене-
ли и зашипели:
— И где это таки нарядности
давают, почём продавают, с кото-
рого конца в очередь становить-
ся? И кто последний, а я перьва!
А мы живём в саду в ладу, у нас
ни злости, ни сердитости. При на-
шем согласье печки сами топятся,
обеды сами варятся, пироги, хле-
бы сами пекутся.
В ответ чиновницам старухи
прошамкали, жонки проговорили,
а девки песней вывели:
У Малины в огороде
Нова яблоня цветёт,
Нова яблоня цветёт,
Всех одаривает!
Барыни и дослушивать не ста-
ли! С толкотнёй, с перебранкой ко
мне прибежали. Злы личности вы-
ставили, зубы шшерят, глаза шшу-
рят, губы в ниточку жмут.
На них посмотреть — отвер-
нуться хочется.
Я ногами-корнями двинул,
ветвями-руками махнул и всю
крапиву с Уймы собрал, весь ре-
пейник выдергал. На чиновниц,
на жон полицейских налепил.
Они с важностью себя встряхи-
вают, носы вверх подняли, друг
на дружку не смотрят, в город от-
правились.
Тут попадьи прибежали с
большушшими саквояжами. Сна-
чала саквояжи яблоками туго на-
били, а потом передо мной стали
тумбами. Охота попадьям яблоня-
ми стать и боятся: «А дозволено ли
оно, а показано ли? Нет ли тут кол-
довства?»
От страха личности поповских
жон стали похожи на булки недо-
печёны, глаза изюминками, а от-
воренны рты печными отдушина-
ми. Из этих отдушин пар со стра-
хом так и вылетал.
У меня ни крапивы, ни репей-
ника. Я собрал лопухи и облепил
одну за другой попадью.
Попадьи оглядели себя, видят
—широко, значит — ладно.
В город поплыли зелёными
копнами.
Перьвыми в город чиновни-
цы и полицейшихи со всей цере-
монностью заявились. Идут, буд-
то в расписну посуду одеты и бо-
ятся разбиться. Идут и сердито на
всех фыркают: почему-де никто
не ахат, руками не всплескиват и
почему малы робята яблочков не
просят?
К знакомым подходят об ручку
здороваться, а знакомы от крапи-
вы, от колючего репейника в сто-
рону шарахаются.
По домам барыни разошлись,
перед мужьями вертятся, себя по-
казывают. Мужей и жгут, и колют.
Во всём чиновничьем, полицей-
ском бытье свары, шум да битье,
да для них это дело было завсег-
дашно, лишь бы не на людях.
Приплыли в город попадьи (а
были они многомясы, телом сы-
ты), на них лопухи в большу силу
выросли.
Шли попадьи — кажна шири-
ной зелёной во всю улицу. К своим
домам подошли, а ни в калитку, ни
в ворота влезть не могут.
Хошь и конфузно было при на-
роде раздеваться, а верхни платья
с себя сняли, в домы заскочили.
Бедной народ попадьины пла-
тья себе перешили. Из каждого
платья обыкновенных-то платьев
по двадцать вышло.
Попадьи отдышались и пошли
по городу трезвон разносить:
— И вовсе нет ничего хороше-
го в Уйме. Ихни деревенски лад и
согласье от глупости да от непони-
манья чинопочитанья. То ли дело
мы: перекоримся, переругаемся и
делом заняты, и друг про дружку
всё вызнали!
Чиновницы из форточки в
форточку кричали — это у них те-
лефонной разговор, — попадьям
вторили.
Потом чиновницы, как попа-
дью стретят, о лопухах заговорят с
хихиканьем. А попадьи чиновниц
крапивным семенем да репейни-
ками обзывали.
Это значит — повели благо-
родной разговор.
Теперича-то городские жите-
ли и не знают, каково раньше жи-
лось в городу. Нонче всюду и цве-
ты, и дерева. Дух вольготной, жить
легко.
Ужо повремени малость! Мы
нашу Уйму яблонями обсадим,
только уж всамделишными.
n
справкА
Степан Григорьевич Писахов
(1879—
1960) — русский писатель, этнограф, сказоч-
ник и художник, преподаватель живописи. Из-
вестен главным образом историями из жизни
поморов.
Родился в Архангельске в семье ремеслен-
ника — ювелира и гравёра. Окончил городское
училище в Архангельске, затем учился в худо-
жественном училище барона Штиглица в Пе-
тербурге. Как художник, продолжил своё обра-
зование в Париже и в частной мастерской в Пе-
тербурге, И. Е. Репин приглашал его работать в своей мастерской.
Язык сказок Писахову, по его признанию, ближе, чем обычный лите-
ратурный язык. Сказка — это школа освоения народного языка, его весо-
мости, образности, значительности, «непраздности». О Писахове ещё до
войны свидетельствовали: «побасенки, напевки и говорушки цветут в ка-
ждой сказке». Но особенно любы сказочнику поговорки, которые, как го-
ворил сам Писахов, норовисты: под руку подвёртываются до поры до
времени, зря не встрянут. Сказка — это и лирика, от склонности Писахо-
ва к лиризму; термин Писахова — «психоколорит» — относится не только
к живописи, но и к сказке.